ОРИЕНТИР

Откровения фронтовиков о пережитом на войне ­ это бесценное достояние нашего поколения. Мы уже публиковали воспоминания участника Великой Отечественной войны Владимира Ходоша. Владимир Александрович передал нашему журналу новые страницы своих воспоминаний.

 

Вчерашние школьники, завтрашние офицеры

В Омске, куда наша семья эвакуировалась из Москвы, мы, призывники 1925 года рождения, с нетерпением ждали своей очереди. Призвались вместе со своим неразлучным другом Володей Савельевым. У него мать умерла от голода в Ленинграде, а отец погиб в Сталинграде. Мы вместе учились в школе и много времени проводили у нас дома, и он стал для моих родителей как второй сын, а мне как брат. Военная судьба связала меня с ним надолго. Мы с Володей попали в команду, отправляющуюся в Томск, в артиллерийское училище.

Память сохранила многие детали. Вот мы отъезжаем, у каждого с собой в вещмешке, так называемом сидоре, продукты: до Томска ехать несколько суток, и никто нас в дороге кормить не будет. И вот мы уже прибываем в этот город, в котором тогда находилось три военных училища. Наше ­ 1­е Томское артиллерийское училище (1­-е ТАУ), на механической тяге (было еще аналогичное 2-­е ТАУ, на конной тяге). Сначала месяц на карантине, а потом нас переодели в курсантскую форму и перевели в казарму. К сожалению, сапоги в дефиците, и нам дают ботинки и обмотки. Казарма представляет собой зал, в котором установлены двухъярусные кровати на 100 мест (это 4 взвода, или одна батарея). Присягу принимаем торжественно, в День Красной армии ­ 23 февраля 1943 года.

Жили по распорядку:  подъем зимой в 6 утра, отбой в 11 вечера, летом подъем в 5 утра, отбой в 10 вечера. После обеда час отдыха, вечером с 20 до 21 часа личное время. Все остальное время занимали занятия.

От сигнала «Подъем» до построения в коридоре 3 минуты. За это время надо успеть одеться и заправить койку. Нам с обмотками приходилось особенно трудно. Потом физзарядка, в основном это пробежки: зимой до –5 градусов бежали в нательных рубашках, до –10 ­ в гимнастерках, а ниже –10 ­ в шинелях. В середине недели ­ лыжный кросс на 5 км, в воскресение ­ на 10 км.

В столовой на каждые четыре человека ­ кусок хлеба, который разрезается поровну. Тот, кто разрезал хлеб, брал свой кусок последним. Обычное меню ­ суп из черемши, пюре из картошки с кожурой, так как в целях экономии разрешалось вырезать из нее только «глазки», и компот из сухофруктов. Первые два дня мы есть это не могли, а через несколько дней уже думали, как бы получить добавку. При той нагрузке, которая была в течение дня на занятиях, сытыми мы, конечно, не были.

Наряды были двух видов ­ на кухню и в караул. В караул ходили с удовольствием, несмотря на то что зимой стояли морозы до –35­40 градусов. Полагалось стоять на посту 2 часа, а затем 2 часа отдыха в караульном помещении, но мы договаривались между собой и с начальником караула, чтобы стоять по 4 часа и потом спать четыре часа. Так сон не рваный получается, и можно более­менее отдохнуть, а несколько часов на морозе нам были не страшны, ведь одеты мы были тепло. Под низ одевали обычное и теплое белье, сверху ватные брюки и полушубок, на посту был сменный тулуп. Главное ­ не заснуть и не пропустить проверяющего, успеть до его подхода крикнуть: «Стой, кто идет!»

Занимались мы как в классах, так и на улице, около орудий или в поле на тактических занятиях. Занятия по тактике вел капитан с запоминающейся фамилией Раздай­Беда. Приходя с мороза в теплое помещение, многие из нас «клевали носом», но капитан нас не ругал и поступал по­другому: сначала негромко предупреждал, что всех команда не касается, а потом резко командовал: «Встать!» Те, кто дремал, вскакивали, а потом ошарашенно смотрели на остальных, которые продолжали сидеть, давясь со смеху. После чего занятия продолжались. Теперь уже никто не спал, все  внимательно усваивали артиллерийскую науку, которая очень скоро пригодится нам на фронте. И потом, уже в настоящем бою, мы не раз мысленно возвращались с благодарностью к капитану с запоминающейся фамилией, учившему нас тактике. Как и к другим нашим опытным наставникам, которые умело «лепили» из нас офицеров артиллерии.

В училище из нас готовили командиров. «В любой обстановке командир обязан принимать решение», ­ неоднократно повторяли нам преподаватели. Вплоть до того, добавляли они, что «лучше принять плохое решение, чем не принимать никакого». Для армии, для фронтовой обстановки это верно, а для мирного времени ­ вряд ли! На всю жизнь запомнилось усвоенное нами в училище правило: «Нельзя невыполнение задания объяснять трудными обстоятельствами, задание надо выполнить вопреки обстоятельствам».

В декабре 1943 года закончилось наше годичное обучение. Мы сдали выпускные экзамены, и нам было присвоено звание «младший лейтенант». И вот в коротких канадских шинелях (к сожалению, наших шинелей не нашлось) в январе 1944 года мы в санитарном поезде, идущем на Запад за ранеными, поехали в Москву за назначениями на разные фронты…

Назначение

В столице нас с Савельевым направили на Ленинградский фронт, и мы сразу выехали в Ленинград для явки в штаб фронта. Буквально накануне (27 января) была снята блокада. Бросалось в глаза, что на улицах много киосков по продаже пива. Мужчины пили большие кружки, женщины ­ маленькие. Оказывается, пиво истощенным голодом людям необходимо было для восстановления.

В штабе нас отправили во 2­ю ударную армию, которой в то время командовал генерал­лейтенант И. Федюнинский, оттуда ­ в  распоряжение 43­го стрелкового корпуса. Шло наступление, и мы догнали штаб корпуса в районе города Кингиссепа. Попросили нас с Володей не разъединять, и нас направили в 116­й корпусной пушечный артиллерийский полк (КПАП), который находился на Нарвском плацдарме.

…В штабной землянке начальник штаба КПАП майор Горнев, встретив нас, удивился, почему прислали двух офицеров, ведь они давали заявку на одного командира взвода вместо недавно убитого. Он полистал личное дело Савельева, лежащее сверху, и приказал ему принимать взвод управления в третьей батарее, мою же участь должен был решить командир полка подполковник Лысенко. Пока мы находились в штабе, начался артиллерийский налет как раз по району штаба. Мы смотрели, как себя ведут остальные, и старались держаться так же. Все закурили, и мы тоже. Когда человек курит, у него заняты руки, а свободные руки часто выдают волнение…

Наконец, прибыл с огневых позиций подполковник Лысенко. Он просмотрел мое личное дело, переговорил с начальником штаба и сказал мне: «В первой батарее командир взвода управления лейтенант Е. на передовой сломался, струсил. Пойдете на его место». И, повернувшись к начальнику штаба, добавил: «Е. отправьте из полка с соответствующей характеристикой».

…Позже, когда я принимал взвод у Е., увидел перед собой на вид физически крепкого, здорового лейтенанта лет двадцати пяти. Но он был подавлен и морально сломлен. Сказал мне: «Парень, куда ты попал? Здесь обязательно убьют». После передачи взвода командир батареи отправил его в сопровождении разведчика в штаб полка, а мне рассказал причину его откомандирования.

Командира взвода управления, когда требует обстановка, направляют с радистом и несколькими разведчиками ближе к переднему краю линии фронта, в передовой наблюдательный пункт (ПНП) для выяснения обстановки и связи с пехотой, ведущей бой. Е. только один раз был в ПНП. Потом он дважды, когда его направляли туда вновь, переходил во вторую землянку и посылал вместо себя помощника командира взвода. Командир батареи оба раза застал его там и доложил об этом командиру полка…

Что и говорить, еще в училище я убедился, что в трудной обстановке сильный характер и сила духа гораздо важнее физической силы человека. Поведение Е. только укрепило во мне это убеждение.

Так мы с Володей остались вместе в одном полку командирами взводов управления батарей.

Люди и пушки

116-­й КПАП имел в своем составе 4 батареи. В каждой из них ­ два огневых взвода (по 2 пушки калибра 122 мм с дальностью стрельбы 21 км) и взвод управления. Во взводе управления ­ отделения разведчиков, связистов полевой связи, радистов и топовычислителей. В батарее четыре офицера ­ командир батареи, 2 командира огневых взводов, причем один из них ­ старший на батарее и командир взвода управления. Командиры огневых взводов находятся всегда на огневой позиции при орудиях, командир взвода управления ­ на наблюдательном пункте, а комбат может находиться всюду, смотря по обстановке.

Командовал первой батареей капитан Иван Карпенко, который в момент моего прибытия находился на наблюдательном пункте. Меня тепло приняли старший на батарее Абикеш Ажмухамедов и командир огневого взвода Гриша Рудаков, оба лейтенанты. Мы поужинали, конечно, с наркомовскими 100 граммами, они рассказали мне об обстановке на нашем участке фронта, а я им ­ о Москве и тыловой жизни. Во время нашей беседы позвонил полевой телефон, Ажмухамедов поднял трубку, выслушал команду и произнес в ответ: «Есть, один снаряд огонь!» Через некоторое время он позвонил и доложил: «Первая отстрелялась». Тем не менее никто не стрелял. Видя мое недоумение, Абикеш пояснил, что от одного снаряда толку никакого не будет, но противник ночью легко засечет батарею по выстрелу и накроет «в обратку», и уже не одним выстрелом, так, что мало не покажется.

Мой наблюдательный пункт (НП) располагался  в лесу недалеко от передовой и состоял из двух землянок. Рядом с ними на верхушке высокого дерева была установлена стереотруба, где было оборудовано место с телефонной связью для разведчика. В стереотрубу хорошо были видны передний край обороны немцев и здание Кренгольмской мануфактуры в городе Нарве. Разведчики у стереотрубы, меняясь, дежурили круглосуточно. В одной землянке стояли радиостанция и  полевой телефон, у которого всегда дежурил связист. В этой же землянке было место вычислителя и мое, а также командира батареи (когда он находился на наблюдательном пункте, что вообще­то было довольно редко). Светильником в землянке служила консервная банка с соляркой, в которую был вставлен фитиль. Этого освещения было достаточно для подготовки расчетных данных при стрельбе батареи по целям. Во второй землянке находились солдаты и помощник командира взвода. Из­за сырости обе землянки внутри были обиты специальными химическими накидками, которые имелись у нас в комплекте противохимической защиты.

Всего в моем взводе было 27 человек. Помощник комвзвода ­ командир отделения связи старший сержант Иван Сергеевич Новиков ­ командовал самым большим отделением в 12 бойцов. В отделении разведчиков было шесть человек, командир ­ сержант Борис Владимирович Сорокин. Разведчики подобрались смелые и надежные, но каждый со своей особой биографией. Например, Филлипов ­ крупный, физически сильный человек лет тридцати, косая сажень в плечах, до войны человек без определенных занятий. Один из разведчиков до войны отсидел срок 8 лет за убийство своей жены.

Со мной на НП находились, как правило, 10­12 человек, остальные ­ на огневой позиции. Командир отделения радистов сержант Василий Макушев всегда был на НП или со мной на выходе в ПНП. У него в отделении из шести человек были две девушки­ленинградки Нина Болдарева и Тося Евстифеева. Они всегда находились у радиостанции на огневой позиции.

О женщинах нужно сказать особо. На войне было трудно всем, но им вдвойне. Во­первых, из­за отсутствия нормальных бытовых и санитарно­гигиенических условий, во­вторых, были случаи и принуждения к «любви» со стороны командиров, в подчинении которых они находились. Затем унизительные ежемесячные осмотры врача, когда результаты в нарушение врачебной этики становились достоянием офицеров полка. Но были и настоящие романы, которые заканчивались браком на всю жизнь. Так, в нашем  полку начальник штаба Горнев и полковой врач вместе прошли все фронтовые тяготы и прожили вместе после войны до конца их жизни. Однако чаще отношения обрывались с окончанием войны, так как у многих дома были жены или невесты. Я же могу сказать, что  женщины на войне разделяли с нами все трудности и опасности, в целом вели себя достойно и заслуживают самого большого уважения. Низкий им поклон за мужество и стойкость.

В отделении топовычислителей было два человека, командир ­ старший сержант Павел Евсеев. По возрасту он мне в прямом смысле слова годился в отцы ­ 1896 года рождения. До фронта был директором школы в Удмуртии. А я, его командир, не успел окончить десять классов, и мне тогда недавно исполнилось восемнадцать. Но война возраст не выбирает.

Имелся во взводе и свой грузовик ЗИС­3 вместе с шофером Трофимом Черновым. Кроме того, у меня числились повар батареи Нина и санинструктор Галя, небольшого роста худенькая женщина. Но однажды, когда огневая позиция батареи попала под огонь немецкой артиллерии, она  вела себя героически и спасла не одного солдата.

Забегая вперед, скажу, что всего взвод при мне в боях потерял пять человек: трех связистов и двух разведчиков, в том числе командира отделения разведчиков Сорокина. Из них двоих на Нарвском плацдарме и троих уже потом, в наступлении после Сандомирского плацдарма…

Контрбатарейная борьба

 

Бои на Нарвском плацдарме шли ожесточенные. По берегу вдоль залива шла железная дорога с запада в Нарву. Наши войска старались перерезать эту дорогу. Но если войскам в течение дня удавалось продвинуться ближе к дороге, то из­за ожесточенного сопротивления немцев к вечеру они отходили на исходные позиции.

…Все, как сейчас, перед глазами. На плацдарме  сыро и холодно, лежит еще снег. Помогают наркомовские 100 граммов водки или 50 граммов спирта. Но продукты привозят раз в 5 дней, и получается на пятый день по 500 граммов водки на человека. Я всегда удивлялся, как это немцы не догадаются начать наступление в эти дни. Командир полка всегда в день доставки продуктов требовал к телефону по кольцевой линии всех командиров батарей, чтобы понять, кто в каком состоянии.

Наш полк в основном вел контрбатарейную борьбу с немецкой артиллерией. Что это такое, поясню подробнее. В каждой местности есть сеть точек, координаты которых точно известны, так называемые триангуляционные вышки. Топографическое подразделение полка дает всем наблюдательным пунктам и огневым позициям батарей их координаты, которые наносятся на наши карты. На местности с НП мы направляем стереотрубу на триангуляционные вышки или другие объекты, координаты которых известны. Это и будет направление, относительно которого будет даваться угловой отсчет для определения направления на другие объекты на местности. При контрбатарейной борьбе каждый выстрел засекается с не менее чем двух наблюдательных пунктов, и по точке пересечения направлений на вспышку определяются координаты стрелявшей немецкой батареи. После чего следует удар наших батарей.

Немцы делали то же самое. Один раз таким образом была накрыта огневая позиция нашей батареи. Один снаряд попал в складированные гильзы для снарядов, которые, взрываясь, разлетались по огневой позиции, калеча людей. Батарея понесла потери.

Телефонная связь в полку строилась так, что НП имели прямую линию с огневой позицией своей батареи. Кроме того, все НП и огневые позиции были закольцованы таким образом, что командир полка и его штаб могли разговаривать сразу со всеми, а также между собой могли связываться наблюдательные пункты разных батарей.

В одну из ночей позвонил заместитель командира полка по строевой части подполковник Демаков и скомандовал, чтобы  командиры взводов управления всех четырех батарей сами сели за стереотрубы. Когда мы доложили, что заняли свои места, последовала довольно неожиданная команда: «Всем навести стереотрубы на левый край серпа Луны (хорошо видный в эту ночь на небе) и следовать за ним». А через некоторое время вторая команда: «Всем дать отсчет».

Как потом выяснилось, Демаков вполне резонно сомневался в правильности топографической привязки подразделений полка к местности, а так как Луна, по сравнению с земными расстояниями, от нас бесконечно далека, то все направления по нашим отсчетам должны были быть строго параллельны. Так вот сомнения опытного подполковника оказались не напрасными ­ мы засекли месяц… в трех километрах от себя! После этого топографическое подразделение быстро нашло ошибку, и все было исправлено.

Не растерялись…

На войне случалось всякое. Однажды разведчики недалеко от землянок чистили свое оружие, и у одного из бойцов в винтовке оказался патрон… Непроизвольным выстрелом был ранен в живот сидящий напротив разведчик Мурашев. Быстро перевязали пострадавшего, из плащ­накидки соорудили носилки, и четыре человека бегом понесли раненого к реке, где у нас была спрятана лодка для переправы на другой берег Нарвы. Одновременно  я доложил в штаб, что у меня снайпер ранил разведчика, сидевшего на дереве за стереотрубой, и прошу срочно прислать санитарную машину ближе к месту, куда несли раненого.

Все так и было сделано. Пострадавшего  быстро доставили на другой берег к санитарной машине и отправили в полевой госпиталь.  Его жизнь была спасена, а инцидент исчерпан. Через какое­то время я получил от Мурашева из госпиталя письмо, что рана заживает, а он благодарен всем за оперативную доставку в госпиталь…

Как я стал своим

Командир отделения радистов, радист с переносной радиостанцией, два разведчика и я. Мы движемся к линии фронта. Лес в этих местах разделен на квадраты просеками. Вскоре попадаем под бомбежку пикирующего бомбардировщика. Первая бомба падает недалеко от нас в лесу, а так как  земля здесь болотистая, образует большую воронку. Мы быстро под вой пикирующего самолета прыгаем в нее ­ два раза в одно место бомбы не падают. Но я не знаю более сильного психологического воздействия на войне на человека, чем свист падающей бомбы под вой пикирующего бомбардировщика. Словами это не описать.

Самолет улетает, и мы вылезаем из воронки. На нас тут же набрасывается с упреками пехота, ведущая наступление вдоль просеки. Дескать, мы здесь головы не можем поднять из­за танка, стоящего впереди, на перекрестке просек, а от вас, артиллеристов, никакого толка!

По радио связываюсь с командиром полка и докладываю обстановку. «Танк видишь? Подави!» ­ отвечает командир. Карта и все необходимое для стрельбы нашей батареи у меня было с собой в планшете. Быстро передаю на огневую позицию все данные для стрельбы по цели. Прошло не более пяти минут, и мы увидели, как наши 122­мм снаряды разметали весь перекресток просек вместе с танком и всеми, кто там был вокруг. Пехота сразу пошла вперед!

Когда мы вернулись на НП, мои солдаты, воевавшие  уже более полутора лет, сказали, что в такой переплет, как сегодня, они попали впервые. Я сразу стал для них своим, дальше мне командовать было уже легко. После того как завоевал у них авторитет, на свой взвод я мог положиться в любой обстановке. Люди опытные, знающие свое дело и не теряющие хладнокровия даже перед лицом смертельной опасности.

Война спишет все, кроме радиостанции…

Однажды, когда мы вернулись с ПНП, я усталый лег  в землянке поспать. В землянке находились Евсеев и дежурный связист, сидящий за столом у телефона. Проснулся от того, что Евсеев теребил меня за ногу: «Горим!» Оказалось, произошло следующее: дежурный связист заснул, в светильнике кончилась солярка, фитиль вспыхнул, от него загорелась химическая накидка, и огонь перекинулся на другие накидки, которыми были покрыты стены и потолок.

Мы с Евсеевым стали тушить пожар, в то же время нужно было спасать радиостанцию и документацию. Связист впал в ступор: схватил со стола телефон, прижал его к себе и сидел, как загипнотизированный. Когда уже горела вся землянка, Евсеев и я в своей обгоревшей канадской шинели выскочили  на улицу, связист так и вылез с прижатым к себе телефонным аппаратом.

Горящую землянку мы вместе со своими солдатами и соседями из других землянок быстро забросали снегом, но радиостанция сгорела. Цел остался только телефонный аппарат. Мы подключили его во второй землянке, и я доложил командиру батареи о случившемся. Он не стал спрашивать подробности, а  сразу спросил, говорим ли мы напрямую только с ним или подключена кольцевая линия полка? Я ответил, что докладываю по прямой линии с огневой позиции. В ответ услышал: «Думать надо, подключи кольцевую линию и доложи снова, что случилось!»

Мы с Евсеевым стали думать, какого доклада он хочет? После недолгого обсуждения поняли: нужно доложить так, чтобы ни у кого не возникало лишних вопросов. Тут же подключили линию полка, и  я доложил командиру батареи, что на землянке стояла банка с соляркой, в нее попал осколок от сброшенной бомбы, и возник пожар, в результате которого землянка сгорела вместе со всем имуществом. В ответ услышал: «Это другое дело!» Он прервал связь и, видимо, сразу доложил командиру полка, так как тот вскоре позвонил с вопросом, есть ли «черные» и «красные» (убитые и раненые). Услышав, что нет, командир сказал: «Не переживай, война все это спишет». Такой же разговор повторился через несколько минут и с подполковником Демаковым.

Через несколько дней ситуация резко изменилась, мне передали только одно слово: «Москва». Это была условная команда, которая означала, что надо свернуть НП и с личным составом прибыть в заранее известное мне место сосредоточения полка на правом берегу Нарвы, напротив Иван­города, примерно в восьми километрах от нас. Мы переправились на лодке и прибыли в указанное место, где уже находился штаб полка. Там мне еще раз пришлось рассказать версию  пожара. Меня сразу одели в новую, уже отечественную, шинель и повторяли: «Не переживай, война спишет!»

Но оказалось не совсем так. Меня позвал к себе начальник особого отдела полка (Смерш) и снова попросил все рассказать. Выслушав меня, он сказал: «Все можно списать, кроме радиостанции. Для списания ее нужна обгоревшая схема, без нее  ничего сделать нельзя».

Делать было нечего. Я взял с собой двух разведчиков, и мы снова переправились на лодке на плацдарм. Благополучно нашли место нашего НП и на пепелище землянки откопали обгоревшую схему радиостанции. К утру вернулись в штаб. «Вот теперь все спишем!» ­ удовлетворенно сказал особист…

Все поставленные взводу задачи выполнялись нами успешно, в том числе и во время выходов в ПНП. За бои на Нарвском плацдарме я был награжден медалью «За отвагу».

О жизни и смерти

Вскоре выяснилось, почему полк вывели с Нарвского плацдарма. Нас в составе 43­го стрелкового корпуса передавали из 2­й ударной армии в 59­ю армию, которой командовал генерал­лейтенант И. Коровников. 2­й ударной предстояло наступать на запад, в Прибалтику, а 59­й освобождать острова в Финском заливе, юго­западнее города Выборга. Батареи нашего полка заняли позиции на полуострове восточнее этих островов.

Мой НП размещался прямо на берегу Финского залива. Его ширина в этом месте была небольшой, не более 400 метров. Место разведчика со стереотрубой было устроено на верхушке дерева, стоящего на самой кромке берега. В стереотрубу хорошо был виден противоположный берег с финскими солдатами. Были там и немцы, которых легко можно было отличить по форме.

…Странные чувства охватывают порой, когда сидишь на месте наблюдателя. Видишь в воде залива разрыв вражеского снаряда, умом понимаешь, что снаряд не долетел и уже не страшен, но все равно, когда до тебя доходит звук от его разрыва, инстинктивно весь съеживаешься и стараешься спрятаться за ствол дерева.

Новое место резко отличалось от Нарвского плацдарма, где был сырой грунт ­ копнешь лопатой на штык ­ и вода. Здесь же хоть и у воды, но сухо, грунт твердый и каменистый. На западном берегу окнами на залив стоял двухэтажный красивый коттедж. Пока мы строили землянку в три наката, переночевали в нем: я с Евсеевым на втором этаже, а остальные на первом. Когда же на второй день к вечеру землянка была готова и все перешли туда, я сказал Евсееву: «Давайте переночуем здесь еще одну ночь, а утром перейдем в землянку». Но он стал настойчиво уговаривать меня перейти в землянку. В результате я согласился, и мы ушли.

…Ночью немецкий снаряд разорвался прямо над домом, как раз над той комнатой, где мы до этого ночевали. В таких случаях принято говорить: судьба! Но прежде всего нас спасло чувство ответственности Евсеева. Ведь он, зрелый человек, отец семейства, хорошо понимал, что неоправданно рисковать не имеет права. Конечно, война ­ это постоянный риск, но когда к опасности относишься легкомысленно, то это другое дело. Я же в свои восемнадцать лет был уверен, что со мной ничего не может случиться, поэтому был иногда излишне смел и порой легкомысленен.

…И наступила тишина

Вскоре вокруг нас появилось много землянок солдат пехотных частей. Полуостров начал обстреливаться немецкой артиллерией, в течение часа каждые 30 секунд ­ выстрел. Но все укрывались в землянках и траншеях, так что потерь почти не было. Редко после часового обстрела кто­нибудь был ранен. Однако нервное напряжение такой обстрел создавал сильное…

Командир полка, пользуясь относительно спокойной обстановкой, проводил занятия со строевыми офицерами ­ командирами взводов и батарей. Мы любили эти занятия, ведь на них все встречались и могли обменяться опытом, обсудить общие проблемы. Там же я виделся и с Володей Савельевым, который также был награжден медалью «За отвагу». А в августе 1944 года нам обоим присвоили звания лейтенантов.

В один из дней мы увидели летящий со стороны Финляндии пассажирский самолет, который встретили наши истребители и сопроводили в глубь нашей территории. Через пару дней самолет пролетел обратно, причем до линии фронта его опять  сопровождали наши истребители. И тут же из передач новостей, которые мы ловили по радиостанции, узнали о прибытии в Москву финской делегации для переговоров о выходе Финляндии из войны. Также узнали о том, что эти переговоры не были успешными, и делегация вернулась  домой…

Спустя некоторое время самолет снова пролетел таким же порядком над нами в сторону Москвы, потом вернулся обратно, и мы узнали, что наконец­то в Москве подписано соглашение о перемирии с Финляндией. Вечером нам передали приказ: наутро с 9 часов прекращаются боевые действия против Финляндии.

Наступает утро ­ и наступает такая непривычная за время, проведенное на фронте, тишина… Не слышно ни одного выстрела. Через некоторое время вижу с нашего НП, как на середине залива на лодках встречаются наши и финские солдаты, между ними начинается бойкий обмен. Финские солдаты меняют свое оружие на спирт, какие­то продукты и вещи. Мир! Но сверху тут же было грозно передано всем командирам: «Немедленно прекратить «братание»!»

По условиям мирного соглашения наша государственная граница отодвигалась на север, к городу Энсо. Финны заранее подготовились к отходу… Во всех домах населенных пунктов, в которые мы входили, было снято все вплоть до дверных замков и ручек. В пустых помещениях осталось только множество журналов. Листаешь такой журнал и видишь на одной странице портрет Гитлера, на другой ­ Сталина, затем ­ голая девица, потом ­ Рузвельт и так далее. Мы только удивлялись…

Когда мы вышли по сплошному затяжному подъему местности в район новой границы, то расположили свой НП в лесу недалеко от пограничной заставы. Перед нами был лес, и с учетом подъема мы со своего наблюдательного места на дереве ничего не видели, а ведь необходимо было продолжать вести артиллерийскую разведку. Выход был найден: днем срубили дерево, обработали его и заготовили скобы, а ночью удлинили этим стволом свой НП так, чтобы в стереотрубу, установленную на новой верхушке, можно было просматривать местность за стоящим впереди лесом.

Когда нужно было осмотреть местность у самой границы, где меня могли видеть с финской стороны, я шел к начальнику пограничной заставы, и мне давали фуражку пограничника и плащ­накидку. В таком виде можно было спокойно ходить в пограничной зоне. У меня установились хорошие отношения с начальником заставы, и однажды он мне сказал: «Приходи сегодня поздно вечером, мы пройдем вдоль границы, у меня будет агентурная  встреча с человеком с той стороны».

В темноте мы шли вдоль границы, мимо стоящего на той стороне финского часового. Когда мы отошли дальше от него, пограничник несколько раз свистнул, и с той стороны к нему подошел человек. Я отошел в сторону, а они быстро  переговорили, человек что­то ему передал и скрылся в лесу…

В декабре полк получил приказ грузиться на железнодорожные платформы для переброски на другой фронт, которым командовал И. Конев, для участия в Висло-­Одерской операции.

Посткриптум

…27 апреля 1945 года, когда мы уже были недалеко от Праги, мне позвонили из штаба и сообщили, что я направляюсь на учебу в Высшую офицерскую артиллерийскую школу Красной армии (ВОАШКА) в Ленинград и поэтому должен  передать взвод  своему помощнику и прибыть в штаб. Такое же указание получил Володя Савельев. На этом, можно сказать, война для нас закончилась. Дальше была учеба и было время службы уже в мирное время, но это отдельная история…

 

Владимир ХОДОШ,

участник Великой

Отечественной войны